Песня начинается с простой, почти сказочной завязки: "Солдат шёл по улице домой". Солдат — символ порядка, дисциплины, государства, возвращающийся в свой обычный, "домашний" мир. Он встречает "этих ребят" — неопределённую, но явно маргинальную группу. Его вопрос "Кто ваша мама, ребята?" звучит по-отцовски или по-командирски, пытаясь вписать их в привычную систему координат (семья, происхождение). Этот вопрос задаёт рамку для всего последующего абсурдного ответа.
Ответ ребят — знаменитая строчка "Мама — анархия, папа — стакан портвейна". Это не ответ на вопрос, а декларация своей идентичности, полностью отвергающая традиционные семейные и социальные структуры. "Мама" — это не женщина, а абстрактная, идеологическая сущность "анархия" (свобода, хаос, отрицание власти). "Папа" — ещё более сниженный образ: не отец, а "стакан портвейна" — дешёвое вино, символ уличного, бесцельного времяпрепровождения, опьянения, доступного гедонизма. Таким образом, их "родители" — это идея бунта и бытовой способ бегства от реальности. Это пародия на семейные ценности, утверждающая, что их настоящая семья — идеология и её суррогаты.
Второй куплет даёт краткое, стереотипное описание "ребят": "в кожаных куртках" (униформа рокеров, байкеров, неформалов 80-х), "небольшого роста" (что может добавлять образу дерзости, "комплекса Наполеона" или просто указывать на молодость). Солдат пытается избежать конфликта ("хотел пройти мимо"), но это "было непросто". Физическое пространство, контролируемое субкультурой, становится непреодолимым для представителя официального порядка. Угроза исходит не от явной агрессии, а от самого их присутствия и сплочённости.
Третий куплет описывает прямое действие. "Довольно весёлую шутку / Сыграли с солдатом ребята". Их бунт — не политическая акция, а хулиганская выходка, игра. Они "раскрасили красным и синим" — цвета советского флага, возможно, пародийно "оформляя" его в духе государственной символики, превращая солдата в объект насмешки. "Заставляли ругаться матом!" — это принуждение к нарушению уставной, армейской дисциплины и норм приличия. Они пытаются загнать символ порядка в своё, "низовое" языковое и поведенческое поле, унизить его, лишив достоинства.
Текст написан в стиле городской баллады или анекдота. Простые рифмы, повествовательная форма, отсутствие сложных метафор. Это делает песню похожей на частушку или кричалку, что соответствует её хулиганскому, уличному духу. Повтор припева доводит основную формулу до состояния лозунга или заклинания.
Соединение высокого ("анархия") и низкого ("портвейн") в одной формуле создаёт комический и абсурдный эффект. Сцена с раскрашиванием солдата и принуждением к мату — это гротеск, гипербола уличного хулиганства, возведённого в степень ритуала.
Песня (одна из самых ранних и известных у "Кино", появилась в начале 1980-х) стала неофициальным гимном советской молодёжной субкультуры ("рокеры", "панки", "неформалы"). В условиях жёсткого государственного контроля и культе "правильной" советской семьи, эта декларация "анархии и портвейна" была шокирующим манифестом. Солдат — представитель самой милитаризованной части общества (СССР). Конфликт с ним символизировал противостояние неформалов с системой в целом. Песня отражала реальные уличные стычки и ощущение поколения, которое выбирало в "родители" не государство и партию, а идею свободы (пусть и смутную) и доступные способы её "celebrating".
"Мама-анархия" — это не философский трактат, а боевой клич и карнавальное действо. Песня описывает момент столкновения двух непримиримых сил: одиночного солдата-системы и группы уличных "ребят"-анархистов. Их сила — в коллективной идентичности, выраженной в provocative формуле-пароле. Они не ведут идеологических споров, а действуют как хулиганы: раскрашивают, заставляют ругаться, — превращая символ порядка в объект насмешки. Их "анархия" — это не политическая программа, а стихийный протест, а "портвейн" — её бытовое топливо. Песня — это торжество низового, уличного карнавала над официальной серьёзностью. Она утверждает, что в мире, где "мама" — это идея бунта, а "папа" — стакан дешёвого вина, солдату системы нет места, и он будет раскрашен и осмеян. Это гимн молодёжной контркультуры 80-х, где бунт был формой игры, а идентичность строилась на отрицании всех традиционных "родителей" — от семьи до государства.
